Киевлянка Ирина ХОРОШУНОВА в дневнике 1941 года: «В 12-градусные морозы все пленные под открытым небом. Лагеря немцы отводят специально в 50 километрах от жилых мест, чтобы не был слышен вой гибнущих людей»

«ТЕНДЕНЦИЯ НЕМЦЕВ СЕЙЧАС ОПРЕДЕЛЕННО НАПРАВЛЕНА НА УНИЧТОЖЕНИЕ НАРОДОВ. И НЕ ТОЛЬКО ЕВРЕЙСКОГО»

10 ноября 1941 года, понедельник.

Октябрьские праздники прошли. Уже сегодня будто бы можно было ходить до пяти часов.

По радио сегодня передавали, что немцами захвачена Ялта. Кто-то снова принес слухи о том, что война находится в стадии ликвидации. Наши оставили Донбасс. Это значит, что вся Украина уже у немцев. Наши залили перед уходом все шахты, спустили шлюзы Днепростроя. Сколько сил теперь нужно будет снова, чтобы все это восстановить, когда наши вернутся. А что, если вдруг не вернутся?

Страшное зрелище представляет сейчас наша, еще пять месяцев назад цветущая, большая страна. Разрушена вся промышленность. Разрушена вся центральная часть города. Во все стороны от Киева по дорогам — кладбища машин, кладбища скота. Он шел по дорогам и погибал без пищи, без помощи. Коровы телились на дорогах и умирали.

Население продолжает жить без хлеба. Его дали по 200 граммов на две недели еще тридцатого. И все равно горожанам еще ничего. А вот пленные, которые сотнями умирают от голода... Организован Красный Крест, который собирает продукты, деньги, одежду для пленных. Но ведь это капля в море. Сегодня в мусоре магазина, сваленном в углу, в книге с автографом Александра Блока нашла подлинное его письмо. В настоящую минуту оно не имеет такой ценности, как имело оно до войны и будет иметь после нее. Но для меня это бесценная находка. Письмо писано 19 апреля 1917 года (по-нашему 1 мая). В нем пишет Блок о надвигающейся новой эпохе пролетарской революции (хотя прямо это не сказано). Он ждет событий, которые называет «блистательными», и пишет, что ему «не страшно» и что об этом «не страшно» думает и Горький.

Как это далеко — это светлое, блистательное время! Я стояла в этом хаосе разрушения, в зловещей тишине развалин, от которых тянет смрадом гари, а в руках у меня было это письмо.

Тенденция немцев сейчас определенно направлена на уничтожение народов. И не только еврейского. Бабий Яр, в котором уже много не только евреев, но и русских, безмерная смертность в плену, уничтожение сдающихся в плен — это все ярчайшее тому свидетельство.

11 ноября 1941 года, вторник.

Газета за 11 ноября — сдана Ялта.

15 ноября 1941 года, суббота.

Третьего дня, по газетам, немцы взяли Тихвинский железнодорожный узел (Тихвин находится в Ленинградской области. — «ГОРДОН»). Вообще же, бои идут в Крыму главным образом. Очевидно, наши отбивали Керчь, потому что снова сообщения о боях под Севастополем и Керчью.

16 ноября 1941 года, воскресенье.

Сегодня целый день слышны отдаленные орудийные выстрелы. Может, это действительно наш десант, о котором вчера говорили. И еще сегодня говорят по городу о том, что наши бьют немцев: что под Москвой их отогнали на 100 километров. Москва и Ленинград геройски держатся.

Неожиданно удалось послушать советское радио. Слушать Союз трудно, очень забивают. Но мы знаем теперь, что Сталин в Москве, что от Москвы немцев отогнали, что Ленинград осажден, но свободен. Нужно ли говорить, что много светлее стало на душе.

Вечерами Л. В. и Н. В. приходят к нам на посиделки. В связи с запрещением после четырех часов топить печи и зажигать примусы все остаются без чаю вечером.

Вечера длинные, бесконечные. И все равно ничего не успеваю. Пшеница засоренная. Нужно по зернышку ее перебирать. Да было бы ее побольше. А то кончаются выменянные мною в Пидгирцах полпуда. Что будет дальше, неизвестно. Дитя совсем нечем кормить.

Нюся все еще без жилья. Получила она ордер на полуразрушенную надстройку в доме №11 по Кузнечной ул. Радовалась, что до этого там было учреждение и не нужно поселяться в квартиру уехавших или убитых. Окна с трудом застеклили, вытащив в магазине стекла из окон, которые еще остались. Но только стали носить в квартиру вещи, как явился какой-то украинец из нынешних с бумажкой от гестапо и заявил, что квартира эта его. Налепил бумажку на дверь, а вещи Нюсины выбросил, и все.

Снова положение безвыходное. В их квартире жить опасно, дом с минуты на минуту рухнет. Лопнули трубы водопровода и канализации, и залило все этой гадостью. И холод неимоверный. Что делать, ума не приложим.

Все тяжело — и внутри, и снаружи. Все стали злые, раздражительные, никто ни с кем не говорит спокойно. А ведь в такое время нужна предельная выдержка. Самое сложное — это вопрос нашего отношения к работе. Идти работать не можем. Объяснять не нужно. А не работать, как же жить? Уже совсем нечего есть. Нечем кормить Шурку, Таню, Лелю, а Нюсе — Галю. Живем до сих пор продажей вещей. А у кого их нет, те пухнут и уже умирают от голода.

И снова, повторяю, мы не имеем права роптать. Мы числимся свободными, то есть не за колючей проволокой, имеем крышу, и впроголодь, но едим. А пленные и сейчас под открытым небом. И сейчас получают по две сырых картошки в день. Те, кто бывает возле лагерей, возвращаются полусумасшедшими. И природа ополчилась против людей. Позавчера после теплого осеннего дня поднялся сильный северный ветер.

Утром окна доверху замерзли. Двенадцатиградусный мороз и ветер без снега, под слепящим солнцем. В зимних пальто мы шли, словно раздетые, по улицам. Пленные не выходят из головы. Вчера было немного теплее. Сегодня пять градусов мороза, а на солнце тает. Очень тихо сегодня в городе. Вчера шумел лишь ветер. Сегодня не шумят ни ветер, ни люди. Улицы пустынны совсем, не видно народа, хотя сегодня воскресенье, и по какому-то поводу висят на домах украинские флаги.

Сегодня солнце особенно яркое. И небо чистое, и тоже яркое, и совсем зимнее, а не осеннее. Самое же странное и страшное, что меж серо-зеленых, потускневших, но осенних полей лежит белой яркой лентой замерзший Днепр. Двадцать три года живем мы над Днепром, но никогда не видели, чтобы Днепр стал, когда нигде вокруг нет даже признаков снега. Это волны остановились внезапно, скованные морозом. Так остановилась наша жизнь, скованная поражением.

Этот холод — смерть для людей, которые в плену, страдание для тех, кто в окопах дерется на фронте. Этот холод — смерть для хлеба, если есть он где-нибудь на полях нашей не нашей земли. Одна только польза от него — немцы мерзнут, только, жаль, мало. Они тепло одеты.

19 ноября 1941 года, среда.

Сегодня снова встретила N. Его первое поручение не выполнила, человека в Мрыгах не нашла. Мы шли и снова проверяли друг друга. Снова сказала ему, что настойчиво ищем связи. Он сказал, что к нам придут. Подтвердил, что Сталин в Москве, что 7 ноября был парад. Он ушел быстро, но обещал помочь. Не верится, что наше сокровенное желание может осуществиться.

21 ноября 1941 года, пятница.

Мало пишется дневник. Его отодвигают повседневные дела. Приходится делать самые ненужные вещи, которые вырастают в необходимость из-за необходимости жить. Приложить наши силы некуда, а просто умирать, ничего не сделав, бессмысленно.

Очень много говорят о том, что вокруг продолжается упорная война немцев с партизанами. Каждый день из-за города слышны орудийные выстрелы. Точно же никто ничего не знает.

18 числа пришел Павлуша. В первую минуту не узнали его, не поверили, что это он. Он шел с 29 октября из-под Москвы, где был в плену 10 дней. Он страшный, распухший, обросший густой, совершенно седой бородой. Старик, подавленный и униженный. В плен попал во время работы на окопах под Москвой. До этого с мужчинами его возраста прошел всю Украину от Мариуполя, а оттуда их повезли к Москве. Там попал в плен. Потом начали отпускать из плена тех, кому более пятидесяти. Выручила седая голова, распухшее лицо, ноги. Не пришло в голову, что этому старику нет еще сорока пяти. Шел по селам, как нищий, просил хлеба. Оборвался. Пришел в тряпье, выпрошенном в дороге. Дают неохотно, потому что без конца идут беженцы и пленные, и нечего уже давать. Когда он ест, страшно смотреть. Озирается, как затравленный зверь.

Моим магазином так никто и не интересуется. Поскольку в нем украдены последние стекла, как могла, сама забила окна досками от стеллажей подсобки. Теперь в нем, кроме грязи и холода, еще и темнота. А холод, как в Дантовом аду. Иногда отчаяние нападает с такой силой, что решаю бросить магазин. Со стороны, наверно, мои попытки сохранить его кажутся смешными или бредовыми. Но у всех нас такое чувство, что нужно оттянуть время, мы все надеемся на поворот в войне.

Нюся так и мучается без квартиры. Молодчик из гестапо так запугал управдома, что Нюсины вещи выбросили в тот же день. Она совсем измучилась в поисках какого-либо жилья.

Настроение подавленное. То и дело слышим о гибели людей в гестапо. Радио нам недоступно. Отдельные сведения, которые до нас доходят, неутешительные.

Мне предложили писать вывески в рекламном бюро управы. Голод очень мучает. Но я пока отказалась. Никто не знает, когда наступит поворот в войне. Если же наше положение затянется, многие не выдержат. Придется выбирать — работа у немцев или голодная смерть.

«НАМ ВСЕМ КАЖЕТСЯ, ЧТО НИЧТО УЖЕ НЕ МОЖЕТ НАС ПОТРЯСТИ. ВСЕ СЛОВНО ОКАМЕНЕЛИ»

25 ноября 1941 года, вторник.

В городе упорно говорят, что немцев бьют под Москвой. Значит, это многим известно, и немцы не могут остановить проникновение сведений к нам. Еще известно, что В. М. Молотов выступил по радио с нотой, обращенной ко всему цивилизованному миру по поводу бесчеловечного обращения немцев с пленными. Какие бы зверства ни упоминались в обращении, они меркнут перед действительностью. Ведь в эти 12-градусные морозы все пленные под открытым небом. Лагеря немцы отводят специально в 50 километрах от жилых мест, чтобы не был слышен вой гибнущих людей.

Нам всем кажется, что ничто уже не может нас потрясти. Все словно окаменели. И что могут сделать все ноты мира против такого ужаса?!

Нюсе все-таки дали, наконец, квартиру там же, на Кузнечной в 9-м номере на 5-м этаже. Уже перетащили туда вещи. Но холод там лютый и грязь тоже. Помог управдом.

30 ноября 1941 года, воскресенье.

Мне помогли послушать радио. Услышала своими ушами приказ номер пять из Москвы Верховного главнокомандующего тов. Сталина с поздравлением командованию Южного и Юго-Западного фронтов по поводу взятия Ростова. Значит, наши отобрали у немцев Ростов. Сейчас внутри все прыгает от радости. И мы теперь точно знаем, что ни в коем случае нельзя поддаваться слухам. Вся немецкая пропаганда и всякие провокационные слухи создаются специально, чтобы деморализовать население.

И еще мы констатируем очень важную для нас вещь: чем лучше дела наших, тем бешеней ведут пропаганду немцы против большевиков. Неудачи немцев на фронте вызывают новые приступы агитации. По всему Киеву расклеены цветные литографии с изображением, как озаглавлено, боевых эпизодов «героической немецкой армии». В этих плакатах воззвания Гитлера, а рядом голубые лозунги с таким текстом: «Мы ставим весь континент на службу нашей борьбе с большевизмом. Украинец! Твое место рядом с немецкой армией в борьбе за новую Европу!».

Эти лозунги вызвали во всех нас лишь мысль о том, что мы в настоящее время абсолютно ничего не знаем о европейских странах, захваченных Гитлером. Но никто из нас не допускает мысли о том, что такие страны, как Франция, Чехословакия, Польша, окончательно раздавлены и могут покорно служить Гитлеру в его «новом порядке». Неужели нет никакого протеста в этих странах?

Основные слухи в городе о том, что Киев и Варшава объявлены мертвыми городами. Что-то готовится, потому что повсюду, в частности в Академии, предложено снова заполнить анкеты, очень краткие, с основным вопросом: «Укажите, желаете ли выехать из Киева». Куда и зачем? Никто не знает.

Про евреев в городе ничего не слышно. В газетах писали, что во Львове отведен квартал для еврейского гетто, куда до 14 декабря должны переселиться все евреи Львова. Из этого делаем вывод, что они там живы, и только мы вынуждены быть свидетелями кровавой расправы.

О пожарах не слышно. Но вчера снова появилось зловещее сообщение Эбенгардта о том, что в городе повреждена телеграфная и телефонная связь, и так как виновных установить не удалось, снова расстреляны 400 мужчин Киева. «Это снова предупреждение», — сказано в сообщении. Продолжаю переучет магазина, хотя мороз нестерпимый. Сейчас слушали украинские последние известия. В них: упорные бои возле Ростова и Таганрога; известие о захвате немцами Клина и Волоколамска. Это в 100 километрах от Москвы.

8 декабря 1941 года, понедельник.

Требовали, чтобы явилась в управу в рекламное бюро. Приходили узнавать, почему не явилась. Сказалась больной. В действительности же не могу рисовать новым хозяевам. И занимаюсь совсем другими делами. Целые дни носим мы книги и ноты из квартир уехавших, а чаще ходим и ходим без толку. Нюся в квартирах собирает и складывает всевозможные документы. Могут пригодиться. Очень сильно мы устаем, должно быть, от общего истощения, тоски и безнадежности. И все же заставляем себя что-нибудь делать. Хоть видимость какая-то работы на пользу тем, кто вернется.

Радио нет больше, потому что нет больше контрабандно подключенного света. Ничего не знаем о Союзе. Не слышу больше Москву. Зима все усиливает бедствия народа. Пленные гибнут и гибнут. Они все еще под открытым небом.

Одинаковы, похожи один на другой, как медленно капающие капли воды, наши вечера. В шесть часов совершенно темно. У нас убогое освещение — керосиновая лампа, но мы не имеем права жаловаться, у других только коптилки. У многих же нет и таких. Темно, холодно, тоскливо. Все время хочется спать. Шурка капризничает. Любовь Васильевна крутит патефон. Нестерпимая тоска.

«СРЕДИ НЕМЦЕВ, КАК И СРЕДИ ВСЕХ НАРОДОВ, ЕСТЬ НАСТОЯЩИЕ СИМПАТИЧНЫЕ ЛЮДИ, НО ОНИ ТЕРЯЮТСЯ СРЕДИ ЗВЕРЕЙ В СЕРО-ЗЕЛЕНЫХ ШИНЕЛЯХ»

14 декабря 1941 года, воскресенье.

В сегодняшней газете приводятся статистические данные о населении Киева по проведенной переписи. Судя по ним, в городе сейчас 423 тысячи человек. Это обозначает, что 400 тысяч ушли на фронт и эвакуировались, а 100 тысяч евреев расстреляно. А по сведениям, которые наполняют город, немцы желают, чтобы в городе осталось только сто тысяч, из которых они якобы собираются обеспечить работой пятьдесят тысяч. Остальные должны куда угодно уехать, потому что Киеву нечего есть. На это похоже, потому что желающим уехать куда-либо дают пропуск на выезд из города, а обратно не дают.

В Житомире населения 40 тысяч, в Бердичеве — 23 тысячи. И еще в сегодняшней газете заметка, что якобы болен тов. Сталин, но что болезнь его, угрожающую жизни, скрывают от населения Советского Союза. Так немцы постепенно идут на попятный в своей пропаганде, потому что месяцем раньше они утверждали, что И. В. Сталин оставил Советский Союз и уехал в Вашингтон.

Среди немцев, как и среди всех народов, есть симпатичные люди, но они теряются среди зверей в серо-зеленых шинелях. Многие из них гибнут в гестапо. Нам известны случаи протеста. Немцы, протестовавшие, закованы в кандалы, и их, как каторжников, гонят на работы за городом раздетыми по морозу. Таких мы видели, когда возвращались в город из Пидгирцев 30 октября. Как говорит Таня: «Мы темные люди». Ничего мы не знаем о происходящем. Не знаем, существует ли немецкое подполье? Есть ли еще немецкие коммунисты? Что теперь с Эрнестом Тельманом? Книги Маркса и Энгельса сожжены в нынешней Германии.

18 декабря 1941 года, четверг.

Сегодня особенно вспоминается мама. Ровно четыре года назад в шесть часов утра ее увез «черный ворон». Мы видели ее в последний раз. Ни одной передачи ни разу не приняли у нас, никаких сведений о ее судьбе. Только то, что осуждена на десять лет со строгой изоляцией. Хоть бы самая маленькая весточка о ее судьбе!

А как я ее искала! Как безумная! В тюрьмах, на этапах, в лагерях. Все вспоминается с новой силой. Жива ли она? Вот сейчас я достала из стола списки лагерей, которые давали друг другу женщины, такие же несчастные, как и мы. У меня 98 адресов лагерей. Говорили, что если послать по адресу лагеря деньги и они не вернутся, значит, человек там. Я послала во все 98 адресов. Деньги ниоткуда не вернулись. Сейчас я решаю уничтожить эти адреса. Кто знает, что с нами будет. Зачем же в руки врагов давать такой порочащий нашу страну документ?

Ах, мама, мама! Увидимся ли когда-нибудь?

19 декабря 1941 года, пятница.

Сегодня уже 19 декабря. Ровно три месяца, как немцы вошли в Киев. Впечатление такое, словно прошло три долгих года с тех пор. А меж тем время идет очень быстро. Бесполезно представлять себе, что происходит за чертой, которая отделяет нас от наших. Что с теми, кто уехал? Где они? Им, наверное, не легче, чем нам здесь. Морально только легче. Они со своими, они свободны.

Сейчас снова стреляют. Выстрелы похожи на выстрелы тяжелых орудий или зениток. Низко летает немецкий самолет. Значит, не так спокойно на фронте, как в том пытаются убедить нас украинские газеты.

23 декабря 1941 года, вторник.

По двору вместе с воробьями ходят чудные серые голуби. Милые птицы! Немцы приказали их всех уничтожить. А они есть, живы. Это бессознательный протест против варварства немцев. Голуби хотят жить, как хочет того все живое.

В городе есть евреи. Они скрываются, но они есть, несмотря на все стремления немцев их уничтожить. И все равно они будут жить, как того хочет все живое. И никакие законы человеческого общества не докажут, что они должны умереть только потому, что они евреи.

(Продолжение следует)